Неточные совпадения
— Я не понимаю, как они могут так грубо ошибаться. Христос уже имеет свое определенное воплощение в искусстве великих стариков. Стало быть, если они хотят
изображать не
Бога, а революционера или мудреца, то пусть из истории берут Сократа, Франклина, Шарлоту Корде, но только не Христа. Они берут то самое лицо, которое нельзя брать для искусства, а потом…
— Да, — забывая о человеке Достоевского, о наиболее свободном человеке, которого осмелилась
изобразить литература, — сказал литератор, покачивая красивой головой. — Но следует идти дальше Достоевского — к последней свободе, к той, которую дает только ощущение трагизма жизни… Что значит одиночество в Москве сравнительно с одиночеством во вселенной? В пустоте, где только вещество и нет
бога?
Прелесть, обаяние толстовского художественного творчества связаны с тем, что он
изображает двойную жизнь: с одной стороны, жизнь его героев в обществе с его условностями, в цивилизации, с ее обязательной ложью, с другой стороны, то, что думают его герои, когда они не стоят перед обществом, когда они поставлены перед тайной бытия, перед
Богом и природой.
— Что, вы какого мнения о сих разговорах? — спрашивал Розанов Белоярцева; но всегда уклончивый Белоярцев отвечал, что он художник и вне сферы чистого художества его ничто не занимает, — так с тем и отошел. Помада говорил, что «все это просто скотство»; косолапый маркиз делал ядовито-лукавые мины и
изображал из себя крайнее внимание, а Полинька Калистратова сказала, что «это,
бог знает, что-то такое совсем неподобное».
— Однако, если мне не изменяет память, — со спокойной язвительностью сказал Лихонин, — припоминаю, что не далее как прошлой осенью мы с одним будущим Моммсеном лили где-то крюшон со льдом в фортепиано,
изображали бурятского
бога, плясали танец живота и все такое прочее?..
Теньер-Младший
изображал сцены из народной жизни Голландии.], на которых нарисованы красноносые голландские мужики, гораздо выше ценятся, чем холодная и бездушная французская живопись, изображающая
богов Олимпа.
Они увидели там книгу с рисунками индейских пагод и их
богов, и Петин, вскочив на стул, не преминул сейчас же представить одного длинновязого
бога, примкнутого к стене, а Замин его поправлял в этом случае, говоря: «Руки попрямее, а колени повыпуклее!» — и Петин точь-в-точь
изобразил индейского
бога.
Рисположенский. А зачем ходишь-то: кому просьбишку
изобразишь, кого в мещане припишешь. Иной день и полтины серебром домой не принесешь. Ей-богу, не лгу. Чем тут жить? Я, Лазарь Елизарыч, рюмочку выпью. (Пьет.) А я думаю: забегу, мол, я к Лазарю Елизарычу, не даст ли он мне деньжонок что-нибудь.
Мне хотелось написать что-нибудь вроде похвального слова этой великолепной даме и
изобразить все это в форме игривого письма к приятелю, по примеру писем, печатавшихся когда-то в старое золотое, но, слава
богу, невозвратное время в «Северной пчеле» и в прочих повременных изданиях.
Старик медленно вышел из кибитки, дочь выпрыгнула вслед за ним, уцепилась обеими руками за его платье, — «не бойся! — шепнул он ей, обняв одной рукою, — не бойся… если
бог не захочет, они ничего не могут нам сделать, если же»… он отвернулся… о, как
изобразить выражение лица бедной девушки!.. сколько прелестей, сколько отчаяния!..
Разумеется, всякий талант от
бога; но мысль, что прежде надо сделаться святым, чтоб
изобразить святое — нелепость.
Их необрезанные сердца, может быть, еще и не то
изобразят и велят за божество почитать: в Египте же и быка и лук красноперый
богом чтили; но только уже мы
богам чуждым не поклонимся и жидово лицо за Спасов лик не примем, а даже изображения эти, сколь бы они ни были искусны, за студодейное невежество почитаем и отвращаемся от него, поелику есть отчее предание, «что развлечение очес разоряет чистоту разума, яко водомет поврежденный погубляет воду».
—
Бог с тобою, — говорит, — я думала, что ты только без одной веры, а ты святые лики
изображаешь, а сам без всех чувств оказываешься… Оттого я твоим иконам и не могу поклоняться.
— Нет, не могу! — сказал он. — Не могу дольше терпеть! Пойду к себе и удовлетворюсь. Вот что, господа, пойдемте-ка и вы ко мне! Ей-богу! Выпьем по рюмочке, закусим чем
бог послал. Огурчика, колбаски… самоварчик
изобразим… А? Закусим, про холеру поговорим, старину вспомним… Жена спит, но мы ее и будить не станем… потихоньку… Пойдемте!
Теория Шлейермахера, выражаясь современным философским языком, есть воинствующий психологизм, ибо «чувство» утверждается здесь в его субъективно-психологическом значении, как сторона духа, по настойчиво повторяемому определению Шлейермахера (см. ниже), а вместе с тем здесь все время говорится о постижении
Бога чувством, другими словами, ему приписывается значение гносеологическое, т. е. религиозной интуиции [Только эта двойственность и неясность учения Шлейермахера могла подать повод Франку истолковать «чувство» как религиозную интуицию, а не «сторону» психики (предисл. XXIX–XXX) и тем онтологизировать психологизмы Шлейермахера, а представителя субъективизма и имманентизма
изобразить пик глашатая «религиозного реализма» (V).], а именно это-то смещение гносеологического и психологического и определяется теперь как психологизм.
Это уже фактически неверно, ибо она имеет только это же самое, а не иное содержание, лишь дает его в форме мышления; она становится, таким образом, выше формы веры; содержание остается тем же самым» (394). «Философия является теологией, поскольку она
изображает примирение
Бога с самим собой (sic!) и с природой» (395).
«Итак, — продолжает Шлейермахер, — может ли кто-либо сказать, что я
изобразил вам религию без
Бога, когда я именно и изучал непосредственное и первичное бытие
Бога в нас в силу нашего чувства?
Главенствующим
богом этого периода эллинской религиозной жизни был Аполлон.
Изображая его
богом «светлой кажимости» и «обманчивой иллюзии», Ницше сильно грешил против истины. Но он был глубоко прав, помещая данный религиозный период под знаком именно Аполлона. Все существенные особенности тогдашнего жизнеотношения удивительно ярко и исчерпывающе символизируются прекрасным и могучим образом этого
бога.
Этот старик, по мысли художника, представляет собою на картине старую Русь, и Малафей Пимыч теперь на живой картине киевского торжества
изображал то же самое. Момент, когда перед нами является Пимыч, в его сознании имел то же историческое значение. Старик,
бог весть почему, ждал в этот день какого-то великого события, которое сделает поворот во всем.
В них
изобразил, как он, беседуя на Парнасе [Парнас — гора в Греции, на которой обитали покровитель искусства
бог Аполлон и девять сестер — муз (миф.).] с девятью сестрами, изумлен был нечаянною суматохою на земле и, узнав, что причиною тому рождение прекрасной баронской дочери, спешил сам принесть ей поздравления от всего Геликона [Геликон — гора в Древней Греции, считавшаяся обиталищем муз — покровительниц искусств (миф.).].